Когда Бертина вернулась, у нее был такой вид, какой бывает у человека, когда он что-то замышляет; она все посмеивалась втихомолку.

Покончив с едой, солдаты, все шестеро, задремали, не выходя из-за стола. Время от времени чей-нибудь лоб с глухим стуком опускался на стол, и, внезапно проснувшись, солдат выпрямлялся.

— Да ложитесь вы у огня — там вполне хватит места для шестерых. А мы с матушкой уйдем в мою комнату, — сказала унтер-офицеру Бертина.

Женщины поднялись на второй этаж. Слышно было, как они запирались на ключ, как ходили по комнате; потом все стихло.

Пруссаки разлеглись на полу, ногами к огню, подложив под головы свернутые шинели; вскоре все шестеро захрапели на разные лады; кто храпел тенорком, кто басом, но одинаково протяжно и оглушительно.

Они проспали довольно долго, как вдруг раздался выстрел, такой громкий, что можно было подумать, будто выстрелили в стену дома. Солдаты вскочили. Но тут опять прогремели два выстрела, потом еще три.

Дверь наверху распахнулась, и со свечой в руке появилась перепуганная лесничиха, босая, в сорочке и в нижней юбке.

— Это французы, их человек двести, никак не меньше, — пролепетала она. — Если они найдут вас здесь, так они дом спалят. Живо спускайтесь в погреб, да не шумите. А не то мы пропали.

— Карашо, карашо, — растерянно прошептал унтер-офицер. — Где наш дольшен итти вниз?

Лесничиха открыла узкий квадратный люк, и шестеро солдат один за другим спустились по винтовой лесенке, пятясь задом, чтобы лучше нащупывать ступеньки, и исчезли в подземелье.

Но как только скрылся медный шип последней каски, Бертина захлопнула тяжелую дубовую крышку погреба, толстенную, как стена, прочную, как сталь, укрепленную на шарнирах и запиравшуюся на тюремный замок, дважды повернула ключ и засмеялась беззвучным, торжествующим смехом; ее охватило безумное желание пуститься в пляс над головами своих пленников.

Пруссаки молча сидели, запертые в этом сундуке, в этом прочном каменном сундуке, куда воздух проникал только через отдушину, забранную железной решеткой.

Бертина мигом разожгла огонь, повесила над ним котел и опять принялась варить похлебку.

— Отец устанет нынче ночью, — пробормотала она.

Потом она уселась, поджидая отца. Только звонкий маятник стенных часов нарушал тишину своим равномерным «тик-так».

Время от времени женщина бросала взгляд на стрелки часов, нетерпеливый взгляд, в котором можно было прочитать; «Ох, и медленно же они двигаются!» Вскоре ей послышалось, что под ногами у нее кто-то шепчется… Тихий, невнятный говор долетал до нее сквозь каменные своды подвала. Пруссаки начали догадываться, что она провела их, и малое время спустя унтер-офицер поднялся по лесенке и застучал кулаком в крышку люка.

— Открыфайт! — снова заорал он. Она встала, подошла поближе к погребу и, передразнивая немца, спросила:

— Што фам укотно?

— Открыфайт!

— Мой не открыфайт. Немец был в бешенстве.

— Открыфайт, либо мой ломайт тферь! Она расхохоталась:

— Ломай, ломай, милый человек!

Он принялся колотить прикладом винтовки в дубовую крышку, захлопнувшуюся над его головой. Но такая крышка выдержала бы и удары тарана.

Лесндаюха услышала, что унтер-офицер спускается. Потом все солдаты по очереди поднимались по лесенке, испытывали свою силу и пробовали крепость запора Но, убедившись, что их старания напрасны, они снова сгрудились в подвале и снова стали совещаться, Сперва Бертина пыталась разобрать, о чем они говорят, потом отворила входную дверь и стала вслушиваться в ночную тьму.

До нее донесся отдаленный лай. Она свистнула по-охотничьи, и почти тотчас два огромных пса выскочили из темноты и радостно бросились к ней. Она схватила их за ошейники, чтобы они не побежали назад. Потом крикнула что было мочи:

— Ау, отец!

Далеко-далеко откликнулся голос:

— Ау, Бертина!

Она выждала немного и снова крикнула:

— Ау, отец!

С более близкого расстояния тот же голос ответил:

— Ау, Бертина!

— Не ходи перед отдушиной! У нас в погребе пруссаки сидят! — крикнула лесничиха Внезапно громадный силуэт вырисовался слева и остановился между двумя деревьями — Пруссаки в погребе? Зачем это они туда забрались? — с тревогой спросил старик. Дочь засмеялась:

— Да это позавчерашние. Они заблудились в лесу, вот я и посадила их в погреб прохладиться.

И она рассказала ему всю историю: как она напугала их выстрелами из револьвера и как заперла в погреб.

Старик недовольно спросил:

— Что же теперь, по-твоему, я должен с ними делать?

— Сходи за господином Лавинем и за его отрядом Он возьмет их в плен. Вот обрадуется-то!

Тут и папаша Пишон усмехнулся:

— Да уж, обрадуется, что верно, то верно.

— Похлебка готова, ешь поскорей да и ступай, — сказала дочка.

Старик сел за стол и принялся за еду, поставив сперва на пол две полные миски для собак Услышав голоса, немцы притихли.

Через полчаса Верзила опять ушел. А Бертина, подперев голову руками, стала ждать.

Пленники снова зашевелились. Теперь они орали, звали, беспрерывно изо всей мочи колотили в несокрушимую крышку погреба.

Потом они стали стрелять в отдушину, надеясь, что их может услышать какой-нибудь немецкий отряд, оказавшийся поблизости.

Лесничиха сидела неподвижно, но весь этот шум беспокоил и злил ее. В душе ее поднималась неистовая злоба; она готова была прикончить этих сволочей, чтобы заставить их замолчать.

Тревога ее росла с каждой минутой; она то и дело смотрела на часы, считая минуты.

Отец ушел полтора часа тому назад. Теперь он уже в городе. Она так и видела его. Он рассказывает о случившемся Лавиню, тот бледнеет от волнения, звонит горничной и велит принести мундир и оружие. Она, казалось, слышала, как на улицах бьет барабан. Из окон высовываются головы перепуганных жителей города. Из домов выбегают полуодетые, запыхавшиеся добровольцы и, застегивая портупеи, беглым шагом направляются к дому коменданта.

Затем отряд во главе с Верзилой пускается в путь — в ночь, в снег, в лес.

Она посмотрела на часы. «Они будут здесь не раньше чем через час».

Ее нервное напряжение достигло предела. Каждая минута казалась ей вечностью. Как долго все это тянется!

Наконец, настало время, когда, по ее расчетам, французский отряд должен был добраться до сторожки.

Лесничиха отворила дверь и прислушалась. Заметив осторожно двигавшуюся тень, она испуганно вскрикнула Но это был ее отец.

— Они послали меня вперед, чтобы узнать, нет ли чего новенького, — сказал он.

— Нет, ничего.

Лесничий прорезал ночную тьму долгим, пронзительным свистом. И вскоре под деревьями стало явственно видно что-то темное, медленно приближавшееся: то был авангард из десяти человек.

— Не ходите перед отдушиной, — то и дело повторял Верзила.

И шедшие впереди показывали тем, кто шел за ними, на опасную отдушину.

Наконец показались основные силы отряда — все двести человек, у каждого из которых было по двести патронов.

Лавинь, дрожа от волнения, расставил своих людей так, чтобы дом был оцеплен со всех сторон; широкое свободное пространство оставалось лишь перед маленьким черным отверстием вровень с землей: через него в погреб проникал воздух.

Отдав распоряжения, Лавинь вошел в жилище лесника и осведомился о численности и расположении неприятеля, а неприятель между тем примолк, так что можно было подумать, что он исчез, испарился, улетучился через отдушину. Лавинь топнул ногой по крышке люка и крикнул:

— Господин офицер! Немец не отвечал.

— Господин офицер! — повторил комендант.

Ответа снова не последовало. В течение двадцати минут он уговаривал молчаливого офицера сдаться вместе с оружием и снаряжением, обещая сохранить жизнь ему и его солдатам и воздать им воинские почести, но не обнаружил никаких признаков ни мирных, ни враждебных намерений. Положение становилось затруднительным.